То обстоятельство, что в реальной жизни мы, однако, от избыточного контраста впечатлений, как правило, с ума не сходим (напротив, периодически остро в нем нуждаемся), обусловлено тем, что контраст этот разрешается не столько верхними этажами сознания, сколько бессознательной активностью всей психофизической структуры организма, проявлением его собственных избыточных связей с окружающей жизнью. Точнее говоря, осуществление этих связей именно и есть наша жизнь, само ее богатство извне и изнутри — не через мышление только, а и через все наши движения, инстинкты, потребности, ощущения, любовь, волю, страсть, всевозможные другие чувства и т. д. В противном случае разум становился бы в туник даже перед простейшим набором несопоставимых воздействий (как это и происходит в психологических экспериментах, отключающих зрение или, мышление от остального организма и от жизни вокруг):
На самом деле мы ежедневно и ежечасно приспособлены переводить хаос в порядок. Как это ни трудно, но мы постоянно, перед лицом заново возникающего множества жизни обязаны совершать и без конца совершаем эту работу. Без нее невозможно восприятие не только музыки Баха или Чайковского, прозы Достоевского или Чехова. Без нее, мы не могли бы сделать вообще ни одного жизненного шага вперед — как буквально, так и фигурально, имея в виду решение каких угодно проблем личного и общественного развития. И всегда при этом мы бессознательно или осознанно опираемся в такой работе на закономерности, которые царят во всей природе, а людям стали открываться уже тысяча лет назад.
Как свидетельствует история культуры, хаос и порядок, хаос и космос были центральными понятиями диалектической картины мира уже в древней мифологии, философии и эстетике. Олицетворяя творческую первопотенцию мироздания и рождаемую ею структурную гармонию бытия (за которой закреплялось значение высшей организационной законодательности), эти смыслообразы в конечном счете определяли собой идейную глубину важнейших эстетико-философских интуиции о сущности мира в греко-римском язычестве, в ведическом индуизме и буддизме, в даосизме, конфуцианстве и в христианстве. Это касается и арсенала первых естественнонаучных и социальных истин человечества о своем бытие. Восхождением к обратимости хаоса — порядка так или; иначе обусловлены как наиболее грандиозные онтологические образы этих мировоззрений, так и основная масса их откровений или догадок о малых истинах жизни и сознания.

Замещает ли современный научный рационализм эту общекультурную миссию диалектики хаоса и порядка? Ответ на этот вопрос обращает нас к весьма двойственной социокультурной ситуации. С одной стороны, прогресс техники, естественнонаучного и социального знания едва ли не полностью вытеснил на сегодня хаос и порядок из состава специализированных принципов философского мышления. Как этой диалектической пары понятий почти не осталось в философии, так его тщательно избегают в социологии, историческом знании и культурологи, в эстетике и искусствознании, в теориях педагогики, в психологии и психофизиологии высшей нервной деятельности и т. д.
С другой стороны, мы наблюдаем нечто диаметрально противоположное.