Больше одиннадцати лет Олег Волков провел за решеткой.
Примерно таков же его "стаж" наркомана. Сегодня Олег
является одним из лучших служителей Московского офиса
международного христианского фонда "эвен-озер". Женат.
Вместе с женой планируют переехать в Израиль.
Итак, кто во Христе,
тот новая тварь; древнее прошло,
теперь все новое.
(2Кор.5:17)
Рождение. Детство. Развод родителей. Первый привод в милицию. Хабаровск-Владивосток-Ленинград. Улица и ее
законы. Думы о вечном.
Моя история началась в г.Хабаровске. Там второго октября 1965 года я появился на свет. Отец в то время был начинающим художником, учился в
Художественном институте, подрабатывая на жизнь дворником. Мама начинала карьеру инженера-экономиста. Мне не исполнилось и года, когда наша семья переехала во Владивосток.
Насколько мне известно, первые годы совместной жизни родителей были радостными и счастливыми, и даже трудности, которые довольно часто приходилось переживать, случались, казалось, им только на пользу. Мама, будучи студенткой, помогала отцу в учёбе и его дворницком труде, хотя и сама не испытывала недостатка в работе. Постепенно дела отца стали идти в гору, неожиданно к нему пришла известность и слава. Его стали называть "перспективным молодым художником Дальнего Востока". Начались бесконечные выставки, презентации, встречи. Отец стал часто пить и редко бывать дома. Счастья и радости в нашей семье становилось все меньше. В конце концов родители разошлись. Отец остался во Владивостоке, мы с мамой переехали жить в Ленинград.
Позже, уже став достаточно взрослым, я узнал о том, что мамины родители, мои дедушка и бабушка, с самого начала были категорически против готовящегося брака, но мама, несмотря на это, тогда поступила по-своему. Почему? Потому что она была еврейкой, и в своей жизни, особенно в молодые годы, ей пришлось пережить множество обид и неприятностей от сверстников по этой причине. Вот почему ещё в юности она поклялась выйти замуж только за русского, с одной лишь целью: чтобы её детям не пришлось пережить того, что пережила она. В паспорте отца в графе "национальность" было написано: "русский", и для моей мамы это вполне соответствовало главному критерию в выборе будущего мужа.
Похоже, я был непослушным ребенком уже с самых ранних лет. Так считали мои родные и близкие,
воспитатели в детском саду, а также родители многочисленных детей, посещавших этот детский сад вместе со мной. Совершив очередной проступок, я много фантазировал, а точнее, врал, пытаясь прикрыть его своей, как мне тогда казалось, искусной выдумкой.
Очень рано я стал воровать. Однажды мне удалось утащить у мамы месячную зарплату, которую я торжественно раздал детям в детском саду. В шесть лет я впервые попал в милицию. Прошло более тридцати лет, но я, как сейчас, помню этот случай. События разворачивались следующим образом.
Однажды мама пообещала сводить меня в кино. Шел очень интересный фильм. Я был несказанно рад и с нетерпением ждал этого момента. Но, как назло, в тот день, когда это должно было произойти, во время прогулки во дворе детского сада я нашел солдатский значок, на котором была невероятно красивая надпись — "Гвардия". Мою находку заметили двое ребят постарше и тут же решили присвоить значок. Это разозлило меня до такой степени, что в ответ на их угрозы я крепко сжал в руке значок и стал бить им по головам своих обидчиков. В результате головы были разбиты до крови.
Конечно, вокруг этого события сразу возникло много шума и ругани. Я был признан виновным всеми без исключения. А когда о драке узнала мама, то вместо обещанного фильма она решила отвести меня в милицию, для того чтобы на меня там каким-то образом повлияли: попугали, наказали или даже посадили в камеру. По дороге в милицию мне стало очень страшно. Я плакал на всю улицу, вырывался из маминых рук, не желая идти. Но когда оказался там, страх вдруг прошел. Я с восторгом и восхищением разглядывал всё вокруг. Особенно мне запомнилась доска с надписью: "Их разыскивает милиция". В это время мама рассказывала дежурным милиционерам о том, что я натворил в детском саду, и убедительно просила, чтобы меня посадили за решетку. Сотрудники милиции тут же сурово нахмурили брови, отчитали меня и по просьбе мамы посадили в железную клетку, как настоящего преступника. Но мне уже было нисколечко не страшно. За решеткой я просидел недолго, минут 20, после чего был выпущен на свободу. На прощание милиционеры снова нахмурились и сказали, что если я буду продолжать себя так плохо вести, то когда-нибудь меня обязательно посадят в тюрьму. Все это проис-
ходило во Фрунзенском отделении милиции г. Владивостока. По иронии судьбы, в 1979 году, через 8 лет
после этого случая, в этом же отделении милиции меня впервые осудили за грабёж.
В школу я пошел уже будучи ленинградцем. Жили мы не в самом Ленинграде, а неподалеку от него, в Сертолово, небольшом военном городке закрытого типа. Вокруг городка располагалось много воинских частей, и основным его населением были семьи военнослужащих. Здесь для мамы нашлась работа по специальности. Место, где размещался поселок, было необычайно красивым. Наш дом находился почти в лесу. До города ходил рейсовый автобус.
Мамина зарплата была очень маленькой. Она работала на две ставки, и потому почти всё время проводила в своей конторе, и я целыми днями был предоставлен самому себе. Помню, как в самом начале я страдал от одиночества и мечтал о том, чтобы со мной рядом был отец. Мне не хватало его. Не хватало общения с ним, его дружеской поддержки. И, хотя внутри меня поселились горечь и боль, я очень старался, чтобы этого не было заметно. Для всех и всегда я был бессменным "заводилой" в компаниях, весельчаком и неисправимым оптимистом. В моём классе учились ещё два мальчика, у которых тоже не было отцов. Вероятно, по этой самой причине мы подружились, и наша "троица" была самой неугомонной в классе.
Все свободное время я проводил на улице и рано познакомился с ее суровыми законами. Один из них заключался в следующем: если у тебя нет авторитета на улице, если тебя не признают сверстники, — ты навсегда обречен на унижения и насмешки. Авторитет же в "дурной" компании можно было завоевать только "дурными" поступками: драками, воровством, наркотиками. Вот почему скоро и я начал курить, драться и воровать. Удивительно, но все это не только не было мне в тягость, но невероятно нравилось. Нравилось болтаться по улице, сидеть по подъездам с друзьями и девчонками, устраивать суды над теми, кто не мог себя защитить. Я понимал, что начал жить плохой и неправильной жизнью, но внутри меня не было никакого осуждения. Мама, бабушка, дедушка и дядя ежедневно по несколько раз взывали к моей совести, но это меня совершенно не беспокоило. Улица и дворовая компания стали главным в моей жизни, и мнение родственников для меня уже было безразлично.
Со второго класса я по-настоящему начал курить и пить, и даже иногда позволял себе не ночевать дома.
Мне нравилось жить так, как я жил, и делать только то, что мне хотелось, в своё удовольствие. И я искренне считал себя свободным и жизнелюбивым человеком.
Но, удивительно, уже тогда, будучи, по сути, еще ребенком, я часто задавался вопросом: для чего я живу? Когда мне приходилось проходить мимо кладбища или видеть похоронную процессию, мои самоуверенность и радость тут же куда-то улетучивались. На смену им приходили страх и отчаяние. Я никак не мог понять, почему приходит смерть. Я ненавидел ее и все, что было с ней связано: траурную музыку, венки, гробы. Часто я был взволнован своими мыслями так, что не мог уснуть. А утром спрашивал у мамы: "А что будет со мной? Я так же, как и они, умру?!". Мама, как могла, успокаивала меня, говоря, что мне рано об этом думать, что впереди — целая жизнь и что к тому времени, когда я вырасту, изобретут вечный двигатель, и люди, наверняка, уже не будут умирать. Но её слова не приносили мне покоя, и я часто впадал в настоящую депрессию по поводу надвигающейся смерти. Мне казалось, что 70-80 лет, отмеренные человеку для жизни на земле, — не такой уж большой срок. Я ощущал, как близка эта невидимая граница, отделяющая от жизни смерть. И тогда мне так не хотелось умирать! В эти минуты я часто уходил в тихое место на берегу реки и оставался один. Я смотрел на окружающую меня красоту и думал: "Откуда этот безбрежный зеленый луг, неугомонная река, синеющий за ней лес, небо от края до края?! Неужели когда-нибудь придет день, и я уже не увижу этого?!" И долго, горько плакал навзрыд.
И каждый раз чувствовал, как Кто-то невидимый становился рядом со мной. И тут же на смену тревоге и страху приходил покой. Будто Этот Невидимый говорил уже где-то внутри меня: "Ты не умрешь. Ты будешь жить вечно".
Возвращение на Дальний Восток.
Стройотряд, знакомство с коноплей. Первое заключение. Назад, к маме. Жизнь и приключения в Сертолово. Мои университеты в бывшем монастыре.
С горем пополам мне удалось закончить восемь классов. Учиться дальше я не хотел. Работать тоже. Приемные комиссии Ленин-
градских училищ, просмотрев мои характеристики и школьный аттестат, наотрез отказывались допускать
меня до вступительных экзаменов. Вот почему мама была вынуждена согласиться на мой переезд во Владивосток для поступления в престижное мореходное училище, где у отца имелось немало хороших знакомых, благодаря которым я и был вскоре принят на учебу.
Это произошло в начале лета. До занятий оставалось почти 3 месяца. В то время у моего отца уже была новая семья: жена и дочь. Присматривать за мной было некому, и, вероятно, для того, чтобы я не чувствовал себя в это время одиноким, меня решили отправить в стройотряд в г.Дальнереченск Приморского края. В то время в стройотряды вместе со студентами выезжали, как считалось, для исправления, и трудновоспитуемые подростки, состоящие на учете в детской комнате милиции. В отряде, в который меня зачислили, таких подростков было четверо.
Месторасположение нашего лагеря было на берегу реки Иман, в самой непосредственной близости от городской свалки. Задача стройотряда заключалась в сборке опорных вышек для линий электропередач. Нам, подросткам, доверили несложную работу: закручивать гайки и кернить (сбивать, стачивать) резьбу на болтах. Свою ежедневную рабочую норму мы выполняли довольно быстро, и у нас оставалось еще много свободного времени. В основном мы тратили его на сбор и курение конопли. Там, в стройотряде, я ее впервые и попробовал.
Меня поселили в одном вагончике с трудновоспитуемыми. Курить коноплю они научили меня в первый же день нашего знакомства. Мне очень понравился эффект от употребления этого зелья. Накурившись, я много смеялся и хотел есть. Однажды, где-то на третий день пребывания в лагере, поздно вечером, обкурившись конопли, мы залезли в столовую и утащили оттуда сахар, масло и хлеб. Впятером мы съели дневной стройотрядовский запас, оставив тем самым студентов без завтрака. Но, самое интересное, — никто из них и не подумал обвинить нас в происшедшем. После удачной кражи в столовой мы стали делать частые набеги на сады и огороды ближайших деревень. Мне очень нравилась такая жизнь, где зачастую приходилось попадать в самые экстремальные ситуации. Наркотики словно по-новому открывали мир. Мне казалось, будто я попадал в какую-то весёлую сказку.
Но каждой сказке приходит конец. И через три недели нас,
всех пятерых, с шумом выгнали из стройотряда.
Вернувшись во Владивосток, я продолжал встречаться со своими новыми друзьями. Ежедневно мы употребляли наркотики, пили, занимались воровством и грабежами. Под воздействием наркотиков мне удалось совершить несколько дерзких ограблений. Это сделало меня негласным авторитетом среди местной шпаны.
А ещё я любил подраться. Мне было совершенно неважно — побьют меня или нет. Никто не мог остановить меня в драке. Я всегда действовал дерзко и очень часто добивался победы. Мой отец и члены его новой семьи даже не догадывались, чем я занимаюсь за пределами домашних стен. Я вёл двойную жизнь. Дома я был тихим, спокойным и послушным мальчиком. На улице же за мой безжалостный и злой характер меня называли "Волчок".
Постепенно изменился круг друзей. Теперь, в основном, это были ранее судимые ребята, имевшие за плечами несколько сроков. Мне нравились их манеры, блатной жаргон, все, что отличало их от остальных. Я старался во всём быть похожим на своих новых кумиров. Через какое-то время сформировалась крепкая преступная группа, почти на сто процентов состоящая из судимых ранее подростков. Единственным ни разу не осуждённым из них был я.
Мы занимались разбоем и грабежами, забирали деньги, часы, дорогую одежду: джинсы, куртки, даже обувь. Всё, что можно было обменять на наркотики. Такая разгульная и рисковая жизнь продолжалась недолго. В ноябре 1979 года я был задержан сотрудниками милиции за совершение очередного грабежа, а в феврале осужден на три года лишения свободы с отбыванием в колонии для малолетних преступников в г.Канске Красноярского края. Так в 14 лет я впервые оказался за решеткой.
Под воздействием рассказанных дружками захватывающих историй, слезливых песен под гитару в моей голове сложилось романтическое представление о тюрьме, и, помню, единственное, что меня тогда расстраивало — трехлетний срок заключения, казавшийся бесконечным.
Попав в колонию для малолетних преступников, я столкнулся с невероятной жестокостью и насилием. От романтики не осталось и следа. На её место пришли синяки, отчаяние и ненависть.
Как и на свободе, все обитатели колонии должны были посещать школу. Удивительно, но мои познания, полученные ранее и оцененные прежними учителями в виде скромных "троек" в
школьном аттестате, здесь, за решеткой, оказались гораздо выше установленного начальством уровня.
Довольно скоро я был признан местными преподавателями успевающим учеником! Это сказалось на моей судьбе самым благотворным образом. На уроках я подсказывал многим, в том числе и великовозрастным местным "авторитетам", спасая их от "двоек" и "колов". В знак признательности они стали защищать меня от обидчиков. Так, в конце концов, я подружился с лидерами колонии, и уже через полгода моя жизнь стала выравниваться. Со многими я нашел общий язык и чувствовал себя, как рыба в воде. Через два года меня освободили по амнистии.
Друзья по колонии предлагали по освобождении вернуться на Дальний Восток и продолжить там старую жизнь. Но я не хотел этого. И уже скоро, под стук колес, глядя в запотевшее окно поезда, уносящего меня в Ленинград, к моей маме, я мечтал о новой — светлой и радостной — жизни.
Мне не было и семнадцати, когда я вернулся домой. За плечами — два года тюрьмы, наколки на теле и сердце наркомана. Мои бывшие одноклассники закончили среднюю школу, мечтали о профессиях, поступлении в институты, их будущее только начиналось. У меня же имелась статья, с которой даже не брали в армию.
Моя мама была убеждена в том, что, если я буду занят работой и учёбой, у меня не останется времени на всякие гадости. Чтобы успокоить ее, я устроился на то же предприятие, где работала она, а также поступил в вечернюю школу. Казалось, все худшее позади.
Но все происходило совершенно наоборот. Я работал и учился, но в моей памяти жили воспоминания об уже далеких, невыразимо ярких и острых переживаниях, рожденных действием наркотиков. В Сертолово наркоманов не было, взрослое население поголовно спивалось, и я никак не мог найти так желанного зелья.
Однажды, совершенно неожиданно, на мое имя пришло пои-товое извещение из Владивостока, от бывшего знакомого, с которым сидел в тюрьме. Кроме письма, содержащего приглашение посетить Дальний Восток и обещания там "красивой жизни", я обнаружил в конверте наркотики, аккуратно расфасованные в крошечные кулечки. При одном их виде все встрепенулось и задрожало во мне. Я тут же решил "пыхнуть косяком", но с непривычки не рассчитал дозу. Мне стало невыносимо плохо. Концентрация наркотиков была настолько сильной, что я чуть не лишился рассудка. После приступа передозировки я спрятал оставшиеся
наркотики подальше и еще долго боялся употреблять их.
Шло время. Однажды на танцах я познакомился с ребятами из местной преступной группировки. Все они были уже неоднократно судимы за разные тяжкие преступления. Кто-то из них слышал о моих похождениях на Дальнем Востоке, но большинство относилось ко мне несерьёзно, как, вероятно, все в то время относились к наркоманам. В тот вечер я вспомнил о своем тайнике и предложил ребятам "раскуриться". Удивительно, но они с удовольствием приняли моё предложение, даже не подозревая, насколько сильный наркотик я им предлагал. "Угощение" понравилось. После этого наши взаимоотношения переросли в более близкие, можно сказать, дружеские. Так исполнилась моя тайная мечта, — я стал членом Сертоловской преступной группировки.
Мы имели авторитет не только в нашем городке, но и в ближайших районных центрах. В составе групп я совершал дерзкие грабежи и разбои, обворовывал квартиры, но в основном, грабил пьяных мужиков, избивая их и отбирая ценные вещи.
Мама не могла не заметить изменений в моей жизни. Несколько раз со слезами она обращалась ко мне, умоляя оставить новых друзей. В эти минуты я очень жалел ее, обещал обязательно исправиться, говорил, что устал от наркотиков, что хочу освободиться от их употребления. В то время (1983 г.) ещё не было лечебных учреждений, где могли бы помочь избавиться от наркотической зависимости, ТНК. официально считалось, что в СССР вообще нет такой проблемы, как наркомания. Впрочем, несколько таких учреждений полуофициально и полулегально существовало. Одно из них находилось под Ленинградом в здании бывшего монастыря на Ладейном поле. Здесь можно было пройти профилактический курс антинаркотического лечения. Мать была очень настойчива. Я не смог ей отказать, и скоро оказался за толстыми монастырским стенами.
Скажу сразу: лечение не пошло мне на пользу. Наоборот, в монастыре я познакомился с одним бывалым наркоманом, от которого впервые узнал о сильнодействующих наркотиках, которые можно было не только курить, но и колоть в вену. В свободное от процедур время мы собирали молочко с маковых головок, которые отыскивали на огородах в близлежащих деревнях.
За два месяца пребывания в профилактории я многое узнал о
наркотиках и, вместо ожидаемого исцеления, получил еще больший к ним интерес, и сгорал от нетерпения
испытать на себе действие тех препаратов, о которых рассказывал мой новый знакомый. Закончив курс "лечения", за очень короткое время я перепробовал самые разные виды наркотиков. Больше всего мне понравился героин, приготовленный химическим способом в домашних условиях, называемый в простонародии "химка". На втором месте был эфедрон, получаемый из лекарственного препарата эфедрин. До середины 80-х годов он свободно продавался в аптеках г.Москвы, и многие питерские наркоманы чемоданами привозили его из столицы, так как в Ленинграде эфедрин давали строго по рецепту.
Мой наркобизнес. Новые преступления и новые сроки. Мама неизлечимо больна. Первые мысли о смысле жизни.
Как уже было сказано ранее, поселок, где я жил, находился в окружении воинских частей. Население его было небогатым, немногочисленным, но многопьющим. За небольшие деньги, водку и вино мне без труда удавалось доставать наркотики у знакомых фельдшеров. Медицинские препараты каждый год обновлялись, старые списывались и, по закону, подлежали уничтожению. Но вместо этого они попадали в мои руки. Если бы я занимался продажей наркотиков, то наверняка бы заработал тогда огромные деньги. Но вместо выгодной коммерции я раздавал наркотики направо и налево, бесплатно угощая ими своих многочисленных друзей, старых и новых, как в Сертолово, так и в Питере. Мне нравилось иметь власть над людьми, когда ради наркотиков они были готовы на любые поступки и преступления.
Несмотря на обилие всегда имеющегося у меня "зелья", я продолжал обворовывать квартиры. Просто из-за того, что мне нравилось это делать. "Вырученные" деньги шли на закупки новых партий наркотиков. Трижды я был осужден за квартирные кражи. Очередным местом заключения для меня стала всесоюзная наркотическая зона в г.Омске. Потом, по окончании срока, пришла свобода. Через короткое время — снова суд и снова зона.
Шли годы, менялись места заключения, но моя жизнь не менялась. Бесшабашная и лихая в нескончаемом наркотическом дурмане, бесконечно жуткая и безжалостно злая в минуты одиночества и невыносимых ломок. Еще одно меня угнетало: я стал
позором своей семьи. Родственники стыдились и избегали меня, стараясь не думать и не говорить обо
мне. Зачастую они даже не знали, жив я или нет. Я также с ними не общался.
Больше всего пришлось пережить моей маме. Ее личная жизнь так и не сложилась, и я оставался самым близким для нее человеком. Вот почему, наверное, все происходящее со мной, вызывало в ней особую боль и страдание. Мне было невыносимо жалко ее. Не меньше я жалел и самого себя, попусту прожигающего свою жизнь.
Каждый раз, выходя на свободу, я по-настоящему и горячо верил, что с постылой преступной жизнью покончено раз и навсегда. Но моих добрых намерений хватало лишь на несколько месяцев, после которых наркотики снова заслоняли все в моей жизни.
Свой предпоследний срок я получил в 1987 году и был заключен под стражу на 3,5 года. Но в конце его, за применение силы в отношении другого заключенного, мне добавили новый срок. Так что освободился я лишь в феврале 1992 года.
Когда вернулся домой, в стране уже началась перестройка. Продукты давали по талонам. Мама была тяжело и неизлечимо больна (врачи поставили диагноз: "рассеянный склероз") и с трудом передвигалась по квартире. Встреча с мамой стала настоящим потрясением. Я не мог смотреть на нее и переживал невыносимо жгучую боль и вину перед ней. Все близкие осуждали меня, считая, что именно я довел маму до такого состояния. Тогда я пережил настоящий" шок и действительно старался изменить свою жизнь. Я очень хотел, чтобы эти изменения заметила мама и чтобы это хоть в какой-то мере помогло ей.
Именно тогда я стал все чаще задумываться над смыслом своей жизни, заходить в православные храмы, в моей квартире появились иконы. Помню, как неудержимо меня манило в то время небо, как подолгу я смотрел на него. Давая милостыню сидящим у храма бабушкам, я просил их молиться за меня, молиться, чтобы Бог простил мои грехи. Я был абсолютно уверен в том, что сам я не имею права обращаться к Господу, считая свою жизнь и поведение настолько ужасными, что Всевышний ни за что и никогда не захочет слушать меня.
Возвращение в ад. Жизнь в притонах. Я "засухарился". Туберкулез. Великий комбинатор.
К 1992 году мой тюремный стаж составил в общей
сложности 10 лет. Шесть из них — в камерной системе. В тот год я освободился с надзором, те. один раз в неделю мне надлежало отмечаться в милиции и каждый вечер появляться в своей квартире не позднее 22 часов. Конечно, такие строгие меры в какой-то степени сдерживали меня в употреблении наркотиков. Но, как и прежде, я старался уйти от реальности, провалиться в забытье и не видеть того, что происходит вокруг. Наркотики в совершенстве давали мне то, к чему я стремился. Безусловно, я осознавал свою полную зависимость от них, считал себя слабым и беспомощным человеком, находящимся в беспросветном рабстве, ненавидел и осуждал себя за то, что не мог справиться с этой слабостью и взять на себя ответственность за собственную жизнь, хотя бы ради медленно умирающей матери.
К тому времени в Сертолово сформировалась целая группа наркоманов из тех, кому лет пять назад я впервые предложил попробовать наркотики. Как-то, повстречав меня на улице, они пригласили разделить с ними "удовольствие", разумеется, сначала бесплатно. Одного укола оказалось вполне достаточно для того, чтобы моя жизнь вновь стремительно и неотвратимо покатилась вниз, превращаясь в постоянный поиск средств для приобретения наркотиков. Все остальное: семья, больная мама, угрызения совести — тут же отошло на второй план и уже не казалось таким существенным и важным.
Я вновь окунулся в кражи и мошенничество и, чтобы раздобыть деньги, не брезговал ничем. В скором времени против меня было возбуждено несколько уголовных дел. Был объявлен розыск. Пытаясь понадежней скрыться, я переехал из поселка в город.
В Питере, продолжая заниматься воровством, я жил в наркопритонах, жутких местах, где от передозировок часто гибли люди. После каждого такого несчастного случая мне приходилось искать новое место обитания, чтобы не быть задержанным милицией. Постепенно смерть от передозировки стала казаться чем-то обычным и уже не вызывала во мне ужаса. Иногда, после совместного употребления наркотиков, когда их действие прекращалось, мы приходили в себя и обнаруживали, что кто-то их нашей компании скончался. Это мог быть один человек, иногда их бывало несколько. Обнаружив труп, мы выносили его в подъезд или, если была ночь, на улицу. Не всегда передозировка заканчива-
лась столь печально. Иногда, когда своевременно замечали момент "отключения" человека, его
удавалось привести в чувства и вернуть к жизни. Я думаю, что только мне за все время, которое я провел среди наркоманов, удалось спасти где-то около 20 человек.
Я продолжал безнаказанно воровать, абсолютно четко осознавая, что долго это продолжаться не может. Однажды, во время одной из квартирных краж, меня задержали. Я понимал, что как только в ходе расследования всплывут все предыдущие судимости и ранее возбужденные против меня уголовные дела, срок моего заключения неминуемо составит от 5 до 7 лет в колонии особого режима. Это никак не входило в мои планы. Я решил "засухариться", представившись следователям совершенно другим человеком, дав им вместо своих данных данные своего хорошего знакомого, ни разу не привлекавшегося к уголовной ответственности.
Отсидев в КПЗ четыре дня под чужой фамилией, я был выпущен следователем под подписку о невыезде. Однако во время пребывания в сырой и промерзшей камере (был февраль, камера не отапливалась) я заболел воспалением легких, в которых после осложнения развился гнойный плеврит.
В то время в отсутствие наркотиков я переживал жуткие, просто невыносимые ломки, и потому, заболев, категорически отказывался обращаться за помощью к врачу, ТНК. знал, что в больнице я буду лишен всякого к ним доступа. Однако состояние здоровья с каждым днем становилось все более тяжелым. Поднялась и сутками держалась высокая температура, из-за сильных болей в позвоночнике и сердце я уже перестал ощущать действие наркотиков. И вот, спустя какое-то время, в крайне тяжелом состоянии врачи "скорой помощи" доставили меня в отделение реанимации больницы Святого Георгия. Там я пролежал 29 дней.
Усилиями врачей из моего легкого откачали около 4 литров жидкости. Однако часть ее успела превратиться в гной, затвердевший где-то между легкими и плеврой. Боли были настолько мучительны, что я не хотел жить и просил Бога о быстрой и легкой смерти. Но вместо смерти Бог дал жизнь. Известные врачи, имевшие ученые звания, специально приезжавшие для консультаций по моему случаю, были необычайно удивлены тем, что я смог выкарабкаться из практически безнадежного состояния и выжить.
Из больницы меня перевели в лучший в Ленинграде тубдис-
пансер. Здесь я был абсолютно свободен в перемещениях и, проходя курс реабилитации после
болезни, мог все чаще делать вылазки "на свободу", в основном в сторону рынка "Дыбенко". Там я доставал наркотики не только для себя, но и для соседей по палате, которые, как правило, были не прочь составить мне компанию.
Так продолжалось до открытия "макового сезона". В июле мак отцветал, после чего наступал период его массового сбора. За маком я обычно ездил в Новгородскую область. В то лето ко мне в диспансер приехали знакомые девчонки, употреблявшие наркотики, как и я. Они-то и предложили совершить "вояж" в сторону Новгорода. Я согласился. По дороге мы сделали остановку в г.Чу-дово, чтобы набрать маку. Там нас с поличным и поймали, и мы вчетвером оказались в КПЗ.
Умудренный опытом, в Чудовской милиции я опять дал не свои данные, и под чужой фамилией был отправлен в тюрьму г.Новгорода. Моих спутниц доставили туда же. Человек, которым я представился, был моим соседом в Сертолово. К уголовной ответственности он никогда не привлекался, и я надеялся получить условный срок, выйдя на свободу прямо из зала суда. Находясь в камере для больных туберкулезом, где сидели заключенные со всех режимов, я, как мне казалось, блестяще играл роль новичка в лагерной жизни. Но, несмотря на это, мои надежды не оправдались. Меня осудили на год общего режима. Двух моих подель-ниц освободили, одной, неоднократно судимой, также дали год.
До освобождения оставалось 9 месяцев, и я совершенно не был уверен, смогу ли все это время играть выбранную мной роль "новичка" и не проколоться. Кроме того, на зоне я мог встретиться с людьми, с которыми сидел раньше и которые по человеческой зависти вполне могли на меня донести. В таком случае к моему году должны были добавиться срока за преступления, от которых я все это время так усиленно скрывался.
Из Новгорода меня отправили во всесоюзную туберкулезную колонию, в г.Боровичи. Несмотря на все опасения и страхи, мне удалось успешно доиграть свою роль и выйти из лагеря в "маковый сезон". В поезде, по дороге домой, приняв хорошую дозу, я ощущал себя абсолютно счастливым и довольным человеком и весело подумывал, поглядывая в окно, что сам "великий комбинатор" мог бы позавидовать моей феноменальной находчивости и артистизму.
Снова притоны. Мама парализована. Переломный момент. Встреча с Толиком.
Первое чудо от Бога. Я принят на работу!
СЕРГЕЙ ДЕМЧИК "Помиловка" НАЧАЛО>> ДАЛЕЕ>> |
