>>статьи

Яков Тельнов

АПРЕЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ НА ХОПРЕ 1918 ГОДА

Мне идет 87-й год, и я, вероятно, единственный из оставшихся в живых участников этого восстания. Дело было так: отряд подъесаула Соина состоял из маленькой, но отборной группы офицеров и урядников да трех юнкеров Калединского призыва. Главари Совдепа и весь гарнизон ст. Урюпинской были захвачены в плен и посажены в окружную тюрьму. Все это стало возможным благодаря умелому, можно сказать, искусному водительству операцией опытного и бесстрашного подъесаула Соина.

Но об этом ниже, сейчас же я хочу отметить хорунжего Дудакова (по образованию агронома), который был организатором боевой группы, куда он вовлек и подъесаула Соина, естественно ставшего по своему чину и опытности начальником (атаманом) отряда.

Дудаков был казак Зотовской станицы, которая находилась от Урюпинской ниже по Хопру, за нею шли станицы Федосеевская и Букановская, за которыми Хопер уже впадал в Дон. Близко к этим станицам примыкали ст. Кумылженская на речке Кумылге и ст. Арженовская немного выше по Хопру от Зотовской. Это были глухие места, и красногвардейские отряды, иногда проходившие по округе для устрашения, боялись здесь показываться.

Вот в этом-то глухом углу хорунжий Дудаков и начал ковать свой заговор. Политическим советником у него был В.П. Клонов, тоже агроном, казак с тех же Соинских хуторов. Вот к ним-то в качестве боевого вождя примкнул и подъесаул Соин. Мы же три юнкера: мой брат Иван (старше меня на три года), Илья Мотовилин и я, Яков Тельнов, – все три Луковской станицы, без труда были вовлечены Дудаковым в заговор по двум причинам: во-первых, потому, что тогда было такое поветрие, что юнкера обязательно должны были участвовать в восстаниях против большевиков, но самое главное заключалось в том, что мы тоже, как Дудаков и Клонов, были агрономами.

Все мы окончили Донское сельскохозяйственное училище, которое давало звание агронома и вместе с этим — почетного гражданина. Это замечательное училище было закрытым учебным заведением. При нем был пансион, и приходящие не допускались. За шесть лет пребывания в училище мы сживались и отлично знали достоинства и недостатки каждого. Вот почему Дудаков, вовлекая нас в заговор, действовал наверняка.

Но связь с Дудаковым была очень трудной, или, вернее, ее совсем не было, так как наша станица отстояла от Зотовской верст на 80, а от Урюпинской она была всего в 25 верстах. Но незадолго до восстания брат Иван ездил в станицу Кумылженскую, где у него были кое-какие вещички, так как он проработал в этой станице два года в качестве руководителя и в прилегавших станицах тоже, по закреплению песков и оврагов, для чего на Дону была создана специально для этого так называемая «песочно-овражная партия». Он, конечно, не проехал Хотовскую и так получил от Дудакова последние инструкции, но нам о них не распространялся.

И вот в один прекрасный день, в двадцатых числах апреля, пришли с хутора Суховского (30 верст от ст. Луковской) мой брат Иван и Илья Мотовилин, которые жили там у отца Ильи, Якова Петровича Мотовилина, я же жил у моей сестры Марии, ставшей мне также и матерью, так как восьми лет я уже был круглым сиротой. Она жила в самой Луковской, в собственном доме, а ее муж Григорий Афанасьевич Кривошеев, казак этой же станицы, был учителем, став за время войны сотником, скрывался где-то в ст. Морозовской. Вообще в те времена ни один офицер не жил дома. Брат сказал мне: «Завтра идем в Урюпинскую». – «Зачем?» – «Там узнаешь!»

На другой день мы были в Урюпинском и поместились у сына торговца хутора Суховского. Тут брат сообщил, что план восстания тщательно разработан подъесаулом Соиным и держится в полном секрете. Восстание произойдет ночью в одну из таких-то дат, но их не помню. Мы должны, как только услышим взрыв ночью, бежать к зданию бывшего реального училища, где помещается красный гарнизон окружной станицы. Мы спали не раздеваясь. Первая ночь прошла тихо, но на вторую ночь мы услышали взрывы и бросились стремглав бежать, куда было назначено.

Здесь мы в первую очередь, в темноте, распознали Дудакова, потому что, собственно, одного его и знали. Он немедленно вручил нам по винтовке. Какой-то очень внушительный по фигуре человек с огромным рупором кричал: «Сдавайтесь! Вам ничего не будет! Если станете сопротивляться, забросаем ручными гранатами!» И кто-то для убедительности швырнул пару гранат под стены здания, но не в окно. «Ваши начальники все арестованы, сопротивление бесполезно!» И еще пара гранат под стены. «Поднимайте руки вверх и выходите наружу, вам ничего не будет!» Позже мы узнали, что это был сам подъесаул Соин.

Красногвардейцы стали выходить наружу с поднятыми руками. Повстанцы принимали их, строили в колонну. Набралось человек полтораста, а может, и больше. Их окружила жидкая цепь конвоя, человек пятнадцать, вряд ли двадцать, в которые входили и мы трое. Мы отконвоировали эту колонну и сдали в тюрьму, где уже стояла наша стража.

Тут мы узнали от Клонова, что отряд Соина поодиночке и в разные дни вошел в ст. Урюпинскую еще за несколько дней до восстания и разместился кто у родственников, кто у знакомых, кто на частных «взъезжих», которые еще существовали тогда, а кто и прямо в доме «крестьянина», конечно, под видом личных дел, а их действительно многие имели в окружной станице. Выли распознаны квартиры главарей и тщательно изучено расположение гарнизона.

В первую очередь была обезоружена полусонная тюремная стража, сама посажена в тюрьму и заменена своей. Затем начались аресты главарей. На долю Дудакова выпало арестовать окружного военного комиссара – начальника гарнизона. Когда Дудаков сообщил разбуженной хозяйке квартиры, что им срочно надо видеть по важному делу военного комиссара, она с зажженной лампой тотчас же проводила их в спальню комиссара, а сама ушла – не могла же она присутствовать при секретных разговорах. Комиссар проснулся и, по-видимому, не мог сразу понять, в чем дело, но, когда он увидел, что Дудаков хватает его маузер, лежавший на стуле, он понял и вскочил, но тут Клонов огрел его прикладом по голове, и он снова улегся. В углу комнаты у комиссара оказалась еще и винтовка. Комиссар скоро очнулся, ему дали одеться, увели и сдали в тюрьму, а хозяйка квартиры, по-видимому, так и не поняла, что за люди у нее были.

Самому Соину не повезло. Он должен был арестовать председателя окрисполкома Селиванова (казак по происхождению), но его не оказалось дома. И тогда Соин ушел с главными силами к железнодорожной станции, которая была расположена на окраине станицы, где тоже находились значительные силы красногвардейцев, мы же трое и приставший к восставшим казак Андреев (по образованию техник) получили задание взять пороховые погреба — два небольших кирпичных здания. Стража при этих погребах играла также роль заставы с юга, так как прямо в них упиралась длинная дамба (с версту), пересекавшая в половодье рукав от Хопра.

Уже светало, и едва мы выдвинулись из станицы, как по нам открыли жестокий пулеметный огонь, что заставило нас пригнуться к земле и возвратиться под защиту домов и садов. Пули тарахтели по железным крышам и шуршали по верхушкам деревьев. Мы осмелели, опять выдвинулись вперед и залегли за поваленный телеграфный столб, послуживший нам прикрытием и опорой для винтовки.

Нас продолжали осыпать пулеметным огнем, но безвредным, а когда замолкали, – мы открывали прицельный огонь, то тоже безрезультатно. Мы установили, что у погребов только два человека, но как взять таких лихих пулеметчиков, мы не представляли. И вдруг, по-видимому обеспокоенный затянувшейся стрельбой, к нам пришел сам Соин. Он лег рядом с нами и сказал: «Вы, ребята, пока не стреляйте», стал внимательно изучать местность, что делается у пороховых погребов, и пришел к тому же заключению, что там только два человека, и потом сказал: «Вы, ребята, лежите и наблюдайте, но ни в коем случае не стреляйте».

Затем он перебросил винтовку из правой в левую руку и, действуя правой рукой и двумя ногами, избирая понижение рельса, пополз к пороховому погребу. По нему открыли бешеный пулеметный огонь, но он все полз и полз, пока не подполз на такое расстояние, что мог вступить с пулеметчиками в переговоры. Он убедил их, что сопротивление бесполезно, все начальство и гарнизон уже сдались и если они сдадутся, то им ничего не будет. Вместе с подъесаулом мы отконвоировали и сдали пулеметчиков в тюрьму. Так была подавлена последняя точка сопротивления красных.

После этого наши силы распределились так: сам подъесаул Соин с главными силами расположился на вокзале, так как наступление красных ожидали по железной дороге со стороны ст. Алексиково Грязе-Царицынской железной дороги. (Эти «главные силы» были вполне мистическими: Дудаков, вербуя нас, говорил, что у него завербовано 60 человек, теперь же было ясно, что Соин овладел Урюпинской ночным налетом с ничтожным числом людей.)

Дудаков стал своего рода начальником гарнизона, в его распоряжении остались для наведения и поддержания порядка в станице все его однопитомцы по сельскохозяйственному училищу: Клонов, И.Тельнов, Мотовилин и единственно приставший из Урюпинской Андреев. Мне, как самому младшему (21 год), поручили проверку и сортировку на годные и негодные громадного числа винтовок, захваченных в Урюпинской. С этим делом надо было спешить, так как тогда была надежда, что казаки всколыхнутся и их придется вооружать. И действительно, вскоре мне в помощь прислали четырех реалистов местного реального училища лет по 16 – 17. К моему удивлению, они знали винтовку, и у нас дело пошло довольно успешно.

Мы продержались в Урюпинской три дня, и все это время мы с реалистами занимались разборкой винтовок, но ни одного человека к нам не привели для вооружения Сполоха, на который рассчитывали; не получилось. Ни сама Урюпинская, ни ближайшие станицы и хутора никак на наше восстание не отозвались.
На четвертый день, едва мы с реалистами занялись разборкой винтовок, как к нам вошли мой брат Иван, Илья и Андреев. Брат сказал мне: «Ты распусти свою команду, мы имеем другое задание». Когда реалисты ушли, брат сказал: «По железной дороге наступают красные, Соин пошел им навстречу, а нашей четверке дано задание оградить станицу с тыла. Мы займем позицию против дамбы. Приказано мирных жителей пропускать, а если появятся красные, то расстреливать».

Мы заняли указанную позицию против дамбы, это опять у тех же пороховых погребов. Мирных жителей шло довольно много, и никто у нас пропуска не спрашивал. Но вот показались два казака, явно фронтовики. Поравнявшись с нами, они крикнули: «Тельновы ребята» пропустите». А потом, присмотревшись к Илье, и ему: «Да и ты, Илюша, здесь!» (Наша фамилия была блондистая и хорошо известна в станице, так как отец три раза подряд избирался атаманом.) Когда казаки прошли, Илья объяснил, что эти казаки с хутора Суховского нашей станицы. Мы тогда не придали особого значения тому, что мы были опознаны, но потом нам это дорого стоило.

Не знаю, сколько прошло времени, но потом мы услышали, что на другой стороне Урюпинской идет бой. Как долго он продолжался, мы не отмечали, но потом все стихло. Было ясно, что кто-то побежден, но кто, мы знать не могли и, естественно, волновались. Вдруг мы увидели, что со стороны Урюпинской прямо на нас несется черный автомобиль. Поравнявшись с нами, он остановился. Открылась дверца, из нее высунулся Дудаков и крикнул: «Ко мне!» Мы подошли, а он сказал: «Соин убит. Теперь надо спасаться. Спрячьте понадежнее ружья, они еще пригодятся, а сами подавайтесь за Хопер».

В автомобиле – пять человек, про остальных Дудаков не сказал ничего. С тем автомобиль дал газ и помчался по дамбе. Кругом не было никаких строений, кроме порохового погреба, и мы прямо с винтовками тоже зашагали по дамбе. Было бесконечно горестно, что погиб такой бесстрашный и талантливый офицер, а казаки оказались совершенно глухи к начатому им делу.

На другой стороне залива и Хопра был чей-то сад и в нем сарай, под крышу которого мы и засунули наши винтовки. Теперь надо было поспешать к переправе через Хопер в ст. Тепикинскую, до которой было 18 верст. Мы разделились по двое. Брат с Ильей пошли вперед, а мы с Андреевым подождали, пока они скроются из вида, а потом тоже потопали за ними. Мы пришли к переправе, когда брат Иван и Илья были еще на этой стороне, но как раз был снаряжен к отправке паром с двумя подводами, на него мы и погрузились все четверо и скоро были на другой стороне Хопра, то есть в относительной безопасности.

На этом можно было бы и закончить налет на Урюпинскую, но дело в том, что никакой, даже относительной безопасности для нас не получилось, а наоборот, прямая опасность от своих же казаков и даже от родных... Об этом я и хочу рассказать для памяти потомству. Генерал Поляков был прав, полемизируя с Каклюгиным, что поначалу не всегда и не везде казаки рвались в бой с красными.

От Тепикинской до нашей Луковской было всего 7 верст и шло лугами и перелесками. Мы их сделали еще засветло, но не вошли сразу в станицу, а подождали густой темноты и тогда прошли до самого дома сестры, не встретив никого. Сестра встретила нас по-сестрински хорошо. Мы объяснили ей, что нам надо как можно скорее уходить куда-нибудь подальше, так как были опознаны и в первую очередь будут искать у нее. Илья и брат Иван опять решили спасаться у отца Ильи на хуторе Суховском, где у Ильи было полно родных, я же мог бы найти убежище на хуторах Верхнереченском или Нижнереченском нашей же станицы, где было много родных по отцу и по матери, но я выбрал хутор Мазин Тишанской станицы, где была замужем наша старшая сестра Ганя, – такой глухой хутор, куда, казалось, ворон костей не занесет. Этот выбор устраивает также и Андреева; у него были родственники в ст. Бураткой, но он не знал туда дороги, а это было как раз по одной дороге на Мазин.

Сестра всплакнула и сказала с горечью: «Вот муж скрывается неизвестно где, а теперь и вы должны скрыться и опять останусь я одна». Но она нас накормила и уложила спать, с тем чтобы в 3 часа ночи нас разбудить. Первыми, как всегда, вышли брат Иван и Илья, а за ними мы с Андреевым.

Наша станица с трех сторон окружена горами, и для сокращения пути и скрытности я не пошел улицами, а мы взяли приступом, несмотря на полную тьму, довольно высокую и крутую гору, покрытую барбарисом (по-казачьи кисляткой), но зато сразу же оказались за станицей и как раз на дороге на Мазин и Бурацкую. Дорога идет по высокому плоскогорью с суходольными лугами и перелеском, а налево к Хопру — густой лес. Яркое солнце, посевов нет, и нигде ни души. И несмотря ни на что, делается радостно на душе. Так мы легко отмахали 25 километров, где был поворот налево к Хопру, на Бурацкую, и мы тепло распрощались с Андреевым.

Теперь мне предстоит сделать 10 верст, из них 5 по плоскогорью, а потом начинался медленный спуск к речке Тишанке, на которой стоял хутор Мазин. Я уже начал спускаться к Тишанке, когда открылся мне Мазин с его садами и водяной мельницей, что стояла на речке. Но чем дальше я иду, тем больше у меня растет еще пока неясное беспокойство по поводу того, что я что-то не совсем ясно вижу у мельницы. Но дальше – больше, и я уже совершенно явственно различаю, что у мельницы стоит черный автомобиль. Откуда в этой глуши мог взяться автомобиль?

Наиболее вероятно, что это автомобиль Дудакова... Может быть, они еще здесь, тогда я присоединюсь к ним. И я даже прибавляю шагу. Но вот я вижу, как от автомобиля отделяются два человека и идут наперерез мне. Дальше – больше, и я отлично различаю, что один весь в коже с маузером на боку — значит, комиссар, второй — просто солдат с винтовкой. Теперь все ясно, я попал прямо в руки тем, от кого спасался. Бежать было еще можно, но этим самым выдашь, кто ты есть, и тогда они уже сделают все, чтобы меня поймать... Страху у меня нет, а основания идти в Мазин у меня есть. Итак, решаю продолжать мой путь...

Дорога идет к речке не по перпендикуляру, а несколько влево, а враги идут справа, так что если я пойду по дороге, то преследователям придется много бежать, а скорее всего, чтобы остановить меня – стрелять. Я решаю сразу же показать, что я их нисколько не боюсь и никаких враждебных действий от них не ожидаю. Я сворачиваю с дороги и иду к речке напрямик, что ускоряет нашу встречу. Скоро мы сближаемся. Солдат вскидывает ружье к плечу, человек в коже кричит; «Руки вверх!» Я поднимаю руки, пакетик с парой белья, врученный мне сестрой, падает на землю. Комиссар обыскивает меня — у меня ничего нет, кроме пачки махорки. Я тороплюсь поднять свой пакетик, комиссар только щупает его. Затем начинается допрос. «Куда идешь?» – «В Мазин». – «Чего ты там не видел?» – «А у меня тут сестра замужем». – «Какая сестра, что за сестра?» – «А она тут замужем за Семеном Филипповичем Поповым». Комиссар смотрит на солдата, тот кивает и говорит. «Да, есть такая». Я не стою столбом, а двигаюсь к речке, они идут вместе со мной: один справа, другой слева. Комиссар продолжает: «А зачем он (то есть Семен Филиппович) тебе понадобился?» – «А он наказывал, чтобы приходил помогать». – «А чего ему помогать, чего делать?» – «А у него просушка, а казаки сейчас отсеялись, а до сенокосов и покосов еще далеко, так вот потому на просушку большой завоз и надо помогать, а у него пять человек детей мал мала меньше». Комиссар опять смотрит на солдата, тот кивает и говорит: «Верно».

За этими разговорами мы подходим к небольшому уступу у самой речки. Я беззаботно усаживаюсь на него, достаю свою махорку и начинаю свертывать папиросу, предлагаю им – отказываются. Комиссар немного помолчал, а потом возобновил допрос. Тут только спросил: «Какой станицы?» – «Луковской». – «А что у вас делается?» – «А у нас ничего не делается». – «Ну, как казаки?» – «А казаки рады без ума, что война кончилась, и говорят, что ее хоть бы век не было».

Я чувствую, что выиграл это словесное сражение. Допрос уже переходит в разговор, и сам перехожу в наступление: «А вы что здесь делаете?» – «А это тебя не касается», – отвечает комиссар. «Ну, раз не касается, то будьте здоровы». Я бросаю окурок, подхожу ближе к воде, сажусь на песок лицом к воде, как всегда это делается, а значит, к ним спиной, снимаю сапоги, засучиваю штаны выше колен и вижу, что они по-прежнему стоят рядом, комиссар с маузером на боку, солдат опирается на винтовку, и смотрят на меня. Я встаю, делаю им прощальный жест рукой и не спеша, вольготно иду к хутору, ни разу не оглянувшись на них. До первого дома саженей пятнадцать, но я иду и думаю, пальнут в меня или нет, и, только скрывшись от них за первый дом, я почувствовал, что спасен, и тут прибавил шагу.

Зять и сестра были дома, завоза не было, и просушка не работала. Они удивились моему появлению, и, понятно, я должен был объяснить им, в чем дело. Зять сказал, что Дудаков с товарищами примчался сюда на автомобиле вчера, но у них кончился бензин и они его бросили, а сами взяли на хуторе тройку лучших лошадей и помчались по шляху прямо к Дону. Всезнающий солдат – это наш пастух, он был на войне, а после опять вернулся к нам, но, как только пришли красные, он сразу пристал к ним. «Они тебя не тронули, потому что их здесь мало и они боятся казаков, но завтра сюда прибудет большой отряд, и тогда они поведут себя иначе, а меня за укрывательство контрреволюционера сожгут. Уходи, куда хочешь».

Сестра защищает и так и этак, но это не помогает. Она в слезах, но и они не помогают, а он твердит свое: «Уходи, куда хочешь. Сам впутался в это дело, сам из него и выпутывайся, как хочешь. Уходи». Я, конечно, возразить ничего не мог. Сдается и сестра: «Ну, куда теперь тебе деваться? Больше некуда, как к Лене...»
Я сам думал о Лене, но выбрал Ганю, потому что Лена (Елена Архиповна) была только старшей невесткой, у нее были свекор и свекровья. Она вышла замуж в богатую казачью семью за старшего сына, но уже был женат и второй сын, а третий был наготове к тому. Этот род Кузнецовых потому и был богат, что у них не было принято рано делиться. С отцом всегда оставался младший сын, и у них же было основное богатство рода. Теперь я был рад этому предложению Гани. Она накормила меня и уложила спать, сказав, что разбудит глубокою ночью и про водит до такого места, откуда уже не заблужусь (я не знал дороги).

Мы вышли среди ночи. Стояла такая темнота, что хоть глаз выколи. Недаром подъесаул Соин выбрал для налета на Урюпинскую такое время, в этом была половина успеха дела. Ганя шла с грудным ребенком на руках, и путь ее был нелегкий. До хутора Нижнеречейского нашей станицы было 25 верст. Мы прошли один хутор, потом другой и нигде не встретили ни души. Шли в полной темноте по чистому полю и наконец дошли до какого-то развилка дорог. Здесь Ганя остановилась и сказала: «Эта дорога, что идет налево, приведет тебя прямо на хутор Нижнереченский, и теперь ты уже никак не заблудишься». Тут мы с нею расстались. Ганя плакала, я расцеловал ее от всего сердца, и мы пошли каждый своей дорогой.

Скоро стало светать, взошло солнце, и раскрылся чудесный апрельский день, а все горести как-то были забыты. Но пришел я не к хутору Нижнереченскому, а к глыбе огромных камней, каждый примерно с товарный железнодорожный вагон. Это меня нисколько не опечалило, я немедленно забрался на один из этих камней и тут же увидел недалеко и сам хутор Нижнереченский. Меня удивило то, что мы со Степаном, младшим братом мужа моей сестры, не раз скакали в этих местах на лошадях, а эти камни не видели, несомненно, остаток ледникового периода.

Теперь я бодро пошагал к открывшемуся мне хутору, прямо по бездорожью. Богатая усадьба Кузнецовых со множеством хозяйственных построек и огромным садом находилась в самом конце хутора под горой, а на горе красовалась им же принадлежащая стройная ветряная мельница, выкрашенная в желтую краску. То, что Ганя ошиблась дорогой, было даже лучше, мне не надо было идти хутором, и я, думаю незамеченным, вошел в усадьбу Кузнецовых. И тут мне опять повезло.

Первым, кого я встретил, была моя сестра Елена Архиповна. Я сразу рассказал ей правду и что теперь ищу убежище. Отправился было к Гане, но Семен Филиппович меня выставил... Сестра сразу сказала мне: «Ты оставайся, а я бате (свекру) пока ничего не скажу». Она же, по уговору с «батей», дала мне занятие, чтобы я занялся садом, тем самым стараясь скрыть меня от глаз людей. Сама же очень горевала, что ее муж-урядник Лейб-Гвардии Атаманского полка до сих пор еще не вернулся домой.

Я прожил у Кузнецовых больше двух недель, но вот однажды, в воскресенье, сестра сообщает мне: «Сегодня батя вернулся из церкви (он был ктитором) и говорит мне, там ему казаки сказали, что он скрывает у себя контрреволюционера. Узнают каратели, они тебя сожгут. Пусть твой брат уходит, куда хочет». Сестра была очень расстроена и говорит: «Ну, куда я тебя теперь дену? Больше некуда, как к дяде Матвею». Мы сразу же стали запрягать лошадь, она положила в повозку полость, на которую я лег, и сверху закрыла меня сеном.
Дядя Матвей Васильевич Жуков жил в Верхнереченском, который почти сливался с Нижнереченским, но в противоположном от Кузнецовых конце, так что нам пришлось проехать оба хутора. Семья дяди была очень религиозна, как и весь род Жуковых, как и моя мать, и все они в противоположность Тельновым были брюнетами. Когда мы приехали, вся семья была в сборе: сам Матвей Васильевич, его жена, старший сын Никиша, который после контузии в японскую войну стал заикой, его жена Домаша и их восьмилетний сын Степа. Не было дочери, красавицы Улиши, которую, по традиции рода Жуковых, отдали в Устьмедведицкий монастырь замаливать грехи за всю семью, и младшего сына Алеши, примерно моих лет, о котором поступали не совсем ясные сведения.

Елена Архиповна сразу объяснила всей семье мое положение и чем оно вызвано и спросила, могу ли я у них остаться. Матвей Васильевич сразу же ответил: «Пусть остается», а потом обратился ко всей семье и спросил: «Верно ли я говорю?» Его жена сказала: «Ну, как же можно? Может, и наш Алеша скитается без пристанища?» Никиша и Домаша подтвердили свое согласие кивками. Так я и остался у дяди Матвея Васильевича. Он считался по тем временам человеком сравнительно образованным, так как окончил городское училище, равное примерно прогимназии.

Дядя на другой же день вручил мне толстющую книгу в прекрасном переплете – «Былое Тихого Дона» П.Н. Краснова и сказал: «Вот тебе и занятие, поди не читал, а по улицам да по родне гулять не приходится». Я действительно не читал и всю неделю был поглощен этой книгой. Но в воскресенье утром дядя говорит мне: «Вот что, Яша, у нас сегодня собрание, пойдем и ты на собрание, там ты повинись перед казаками, они тебе простят, и все будет хорошо».

Не отдавая себе отчета, чем мне грозит, если и дядя откажет мне в убежище, я поспешил ответить: «Нет, дядя, виниться я не пойду, а если вы боитесь, то я куда-нибудь уйду». Но дядя замахал руками: «Не моги этого и думать. Не хочешь, не ходи. Сиди и не рыпайся». И он ушел один. Долго не было дяди, семья была в тревоге и я тоже. Наконец дядя вернулся. Первым делом он помолился на образа и потом объявил: «Ну, слава Богу, слава Богу. Все обошлось благополучно. Нашлись горланы, которые стали кричать и указывать атаману: «Его надо арестовать и выдать Краснопольской слободе». (Это была всего в 7 верстах очень революционная слобода еще в 1905 году, а теперь особенно.) Атаман на это ответил, что если они хотят, то пусть идут и арестуют, а он не пойдет — на то есть карательные отряды. И сразу всем закрыл рты. Слава Богу, слава Богу», – еще раз повторил дядя. Наверное, он еще до собрания договорился с атаманом, умело легализовал у себя мое пребывание и вместе с тем обезопасил себя.

Тут же дядя рассказал, что случилось с братом Иваном и Ильей, когда они после дела в Урюпинской вернулись на хутор Суховский к отцу Ильи Якову Петровичу Мотовилину. Очевидно, он узнал это на собрании. Суховские казаки сами арестовали Ивана и Илью и на ночь посадили под караул, с тем чтобы утром выдать, как контрреволюционеров, все той же революционной Краснопольской слободе. Но стражу поставили из молодых неслужилых казаков; отец и брат Ильи частью их подкупили, частью уговорили и подпоили, так что они крепко заснули, а арестованные бежали, и где теперь находятся, неизвестно.

Я прожил у дяди Матвея еще неделю и так и не мог одолеть «Былое Тихого Лона». И вдруг в воскресенье приехала Елена Архиповна и сообщила, что ее муж, атаманец Иван Георгиевич Кузнецов, вернулся и привез сведения, что по всему Дону идет восстание и скоро перекинется на Хопер. Карательные отряды больше не ходят, боятся, и мы можем ехать в Луковскую к сестре Марии.

Мы тепло распрощались с дядей и со всем его семейством и много благодарили всех за их доброту и за то, что они в трудную минуту приютили меня. По дороге в Луковскую выяснилось, что Елена тоже уже знала, что случилось с Иваном и Ильей, и мы сразу же сошлись с ней на том, что мне некуда больше бежать, как к нашей четвертой сестре Вере. Она вышла замуж в Урюпинской за кондитера, но они потом переехали в Сибирь, в Курган, где их кондитерская пошла очень хорошо.

От сестры Марии мы узнали, что она получила от Веры письмо, в котором хоть и иносказательно, но вполне понятно для нее было сказано, что Иван и Илья находятся у нее в Кургане. Мария рассказала, как к ней нагрянули каратели, тщетно обыскивали и все мужские вещи забрали. «Но слава Богу, хоть вы остались живы», – закончила она.

Елена через два дня уехала, а по станице уже открыто поползли слухи, что низовые по Хопру станицы поднимаются одна за другой против большевиков и волна восстания движется вверх по Хопру. Скоро она докатилась до нашей Луковской и разлилась по всему округу.

На этот раз хоперские казаки, видя, как против большевиков поднимается весь Дон, проявили былое единодушие и сплоченность казачества и другие присоединились ко всеобщему восстанию.

Я.Тельнов

Об авторе. Тельнов Яков Архипович, родился в 1896 г. Из казаков ст. Луковской Области войска Донского. Донское сельскохозяйственное училище. Юнкер. Участник восстания в апреле 1918 г. в Хоперском округе. В Донской армии. В эмиграции сотрудник газеты «Наша Страна». Умер 14 июля 1988 г.